Гражданская война подходит к неблагоприятному для белых финалу. Казаки, под предводительством штабс-капитана с полномочиями, тащат по сибирской тайге обоз. В навьюченных на лошадей сумах и ящиках новенькие винтовки, боеприпасы и казачья казна. Почти через десять лет двадцатилетний Иван Голышев не может воспринять назначенный ему срок – ровно столько, сколько прожил, двадцать. Сын шахтера, подростком уже работавший в забое, Иван, похоже, не сломлен ни дикой несправедливостью обвинения, ни ужасными условиями, ни даже отсутствием свободы. Его сбивает с ног срок, равный его жизни – двадцать. Рассуждения об этом точны: «»Без права переписки» означало… гражданскую смерть. Оставалось тело человека, живое, способное работать, но уничтожалась его личность. Тело  должно было искупать грехи своей утраченной личности». [10] Зачем эта сибирская дорога, в которую все они вышли не по своей воле? Безнадежная, обманывающая на каждом повороте, полустанке, привале? У каждого есть собственное объяснение; у Владимира Просолова,  автора романа «Вангол», тоже.

Натуралистическими сценами текст обманывает, словно обещая приблизиться к «Колымским рассказам» Варлама Шаламова. На полустанке близ Иркутска из теплушки, в которой везли «врагов народа», вынесли умершего ребенка. «Обезумевшая от горя мать бросилась на конвоира. Дикие крики женщины и мат охранников, забивавших ее ногами около теплушки, стоили жизни еще одному человеку. От сердечного приступа умер Ефим Васильевич Гоголев». [12-13] Этот человек как мог поддерживал товарищей по несчастью, читая на память главы «Войны и мира»… Герой, однако, не до конца лишен воли, думает о побеге.

Одна из машин, перевозивших заключенных, на сколькой дороге сорвалась с обрыва. Иван, сам не помнит как, успел выскочить, зацепился за каменный уступ. Когда конвоиры спустились, в догорающем грузовике нашли только трупы, сколько – сосчитать невозможно, да оружие сидевшего рядом с водителем конвойного. Чтобы не замерзнуть, колонна продолжила движение. Когда на обратном пути вернулись,  обнаружили обыкновенную для тех мест картину: «Растасканные по склону и вокруг машины белые человеческие кости. Сложив в мешки останки, валявшиеся в снегу около сгоревшей машины, Макушев погнал колонну в Тупик».[74] Иван почти замерз, когда его нашел Такдыган. «Эй, человек, выходи, знакомиться будем… Кто ты? – Запекшиеся губы человека еле слышно прошептали: Иван Голышев. – Ван… Гол… – услышал старый охотник». [81] Так Иван обрел свободу в беспредельной, почти безлюдной тайге, новое имя  и принципиально новую жизнь – среди кочевых оленеводов орочонов.

В свои двадцать Иван стремится переиграть смерть неосознанно, повинуясь инстинктам. Но когда старый Такдыган возвращает ему жизнь, объясняет особенности взаимоотношения с духами лесов и заснеженных предгорий, когда Иван становится Ванголом не по недоразумению, а по сути, ждешь, что повествование вернется к реализму. Но грань перейдена автором сознательно и необратимо, и текст превращается едва ли не в фэнтези.  На стойбище набредает геологическая партия, ищущая разгадку Тунгусского метеорита. Один из геологов, Игорь, неадекватен – угрожает выдать Ивана, угрожает единственной в экспедиции девушке… Иван прострелил ему голову, для геологов он мертв. Но, расставшись с партией, Иван прихватил с собой Игоря. «Его везли, он ничего не чувствовал, не слышал, но он дышал, он был жив. Пуля, прошедшая через голову, пробила мозг, но не оборвала его жизнь». [212] Вангол выходил Игоря –  теперь тот  помнит только то, что рассказал ему убийца и спаситель. «Огромное, усыпанное яркими звездами небо перечеркнула упавшая звезда». [212] Повтором испортить поэтичный пассаж – вполне в стиле редакторов «Центрполиграфа».

Списокгрешников

И снова возврат в 1919 год, и, одновременно, к реализму. Казаки настигают отряд красных мадьяр, здесь автор пытается быть объективным, рисуя картину расправы казаков: изрубленные тела, парящая на морозе кровь…«Не по-казацки стали воевать. Жар застилал Степану глаза, и, проваливаясь в беспамятство, он прошептал: – Не по-казацки». [37] Свои, белые, ушли, оставив раненых в землянках среди трупов мадьяр. Их спасли очоны. Но белых казаков на прятавшихся от них красных мадьяр вывел опять очон, Ульфар. На нем, по мнению старейшин, осталась кровь убитых, и чтобы не навлечь месть духов на весь род, Ульфара и его ближайших родственников навсегда изгнали. Срабатывает одно из пересечений, на которых, словно на сетевом скелете, держится все повествование: именно эти изгнанники спасли Ивана.

А вот еще одно пересечение: один из лагерных начальников – венгр, воевавший в австрийской армии, попавший в плен и ставший большевиком, создает подпольную организацию. « – Есть люди, которые хотят остановит истребление народа. Остановить реальными действиями. Эти люди рискуют жизнью…». [172]  Офицер НКВД по фамилии Битц вербует политзаключенных, создает сеть, которая позволяет кого-то перевести на работы писаря, каптерщика, повара, а кого, с помощью урок, совсем вызволить из лагерей. Битц фиксирует свою сеть в архиве, который, вместе с казачьим золотом, становится целью квеста.

Вторая часть романа Владимира Прасолова охватывает начало Великой Отечественной. Война начинается для читателя в лагере под Киевом. Стены изолятора разрушены немецкой бомбой, арестованный к тому времени Битц, в надежде отыскать свои документы, бежит. О них узнает Абвер и посылает на охоту свою группу. Там же оказывается и Вангол, по документам спасенного Игоря – опять узел каркаса – окончивший разведшколу ОГПУ. К финалу оставшихся в живых героев обстоятельства приводят к казачьему схрону.   Оружие и золото в ожидании жертв дремлют в двойной пещере под охраной «черного дракона» – лошадиной головы, вырезанной из выворотеня,  комля и корней упавшей огромной ели. В первой зале  пещеры – ящики с оружием. Во второй – кожаные торбы с золотом. Только этот второй пещерный чертог стерегут духи. Казаки, прятавшие там, что надо до лучших времен, погибли от неизвестного газа, вызывающего безумие, а штабс-капитан кончил в советском сумасшедшем доме. Оружие, сокровища, списки агентов антисталинской организации внутри ГУЛАГа сходятся в одном месте. «Ну вот, мужики, и все… Вот он, «список грешников»… Сожги все, до последней бумажки, и портфель сожги». [538]

Конструкция текста Владимира Прасолова вращается во времени, колеблется от одного жанра к другому, герои – никто не без греха – цепляются за ее края, падают или выживают; над ними мечутся в хороводе духи, рядом матерятся в поножовщине «законники», воют волки, смеются не представляющие, что им предстоит, гитлеровцы. Увы, дорогу  через все это неустойчивое взаимодействие событий автор заканчивает указателем в никуда: архивы сожжены, жестокость отмщена, человеческая тщета налицо и вот вам слияние с природой, с позволения сказать, шествие гномов. Отнести большой текст Владимира Прасолова к категории безответственных сценариев киношек про то, как молодые люди попали в прошлое, в Великую Отечественную, и резко возмужали, не позволяет масштабное осмысление трагедии периода сталинского руководства, выполненное методом настоящего реализма. Причислить «Вангола» к серьезной прозе мешают «остросюжетные» заигрывания с читателем, почерпнутые от шаманов сверхъестественные способности героя, сокровища и конспирологические предположения об НКВДшниках. Это характерно для нашей литературы, для общественной мысли и просто естественно: тогда, в 30-х, наделали такого, что не поддается осмыслению даже почти через сотню лет.

 Сергей Шулаков